мужчину, больше всего похожего на высушенную рыбу. Я не знал, все ли жрецы Мамира были такими или только нашему хераду так повезло, но наш жрец был самым странным человеком из всех, кого я знал.

Пару раз мы видели, как он стоял голым на камне, раскинув руки, словно хотел обнять небо. На левой руке у него не хватало двух или трех фаланг на разных пальцах. Отец говорил, что жрецы Мамира часто отрубают себе пальцы в знак близости к богу. Чем больше не хватает кусочков, тем лучше он может толковать руны и видеть будущее. А еще жрецы Мамира умеют сочинять песни и сказания, поэтому любят слушать истории о славных походах и интересных событиях.

По словам отца, раньше в нашем городе, да и вообще хераде, жрецы долго не задерживались, так как у нас здесь тихо. Наши воины редко устраивали собственные вылазки, чаще присоединялись к чьему-то зову и шли обычными воинами на лодки. Отец перестал выезжать сразу после моего рождения, остепенился и осел на земле, он был сильнее всех в Сторбаше, уже на седьмой руне. Поэтому, что бы там не говорил Ненне, никто не сможет кинуть вызов моему отцу. Его топор прорубит любую кольчугу и расколет любой щит. В общем, жрецам Мамира было скучно у нас, и они быстро уходили.

Но Эмануэль остался. Вот уже пять или шесть лет он жил в горах, приходил гадать при рождении ребенка и рассказывал о его судьбе. Порой он спускался в город и говорил о богах, об их появлении и сражениях. Больше всего мне нравилось слушать про приключения Фомрира. Да, Скирир главнее, круче, всех защищает и всем помогает, но он был слишком скучен и правилен.

А вот Фомрир вечно влезал в какие-нибудь неприятности, и чаще всего из-за собственного языка. Помню, как я хохотал до слез над историей о подарках Фомрира. Хрипловатый голос Эмануэля под треск костра завораживал, и передо мной вырисовывались настоящие картины:

«Однажды, когда мир был молод, а люди только начинали смотреть в небо, Фомрир ворвался в зал богов и возвестил:

— Возрадуйтесь, боги, я убил змея Тоурга и принёс вам подарки.

Удивились боги, ибо никогда не был воинственный Фомрир столь учтив.

Фомрир с мешком подошёл к Скириру и, достав оттуда ужасную голову Тоурга, вручил её отцу, преклонив колени:

— Достойный трофей достойному богу!

Шагнул Фомрир к Нарлу-корабелу и дал ему в руки крылья великого змея со словами:

— Всяко лучше твоих утлых корыт.

С поклоном вручил Орсе яйца змея и промолвил:

— Должны же в вашей паре они быть хоть у кого-то.

Фольси, мужу Орсы, вручил он мужской признак змея и громогласно сообщил:

— С этим твои дети явно получше будут сделаны.

Корлеху, богу-кузнецу, отдал гузно с лапами с едкими словами:

— Меч и секира, что ты дал, сломались о кожу змея. Видимо, руки у тебя из того же места, что и его ноги.

Долго ещё ходил Фомрир по залу, вручая подарки с обидными словами, пока не подошёл к юному Свальди, сыну Фольси, и, крякнув от натуги, вывалил на него кишки змея.

Вспыхнул Свальди, вскочил с места, наступил на кишки, случайно дёрнул рукой и замер. Он услышал басовитый гул струны, что создал случайно, и задумался, забыв об обиде. Так и была создана первая лира».

Отец взбирался на гору легко, перепрыгивая массивные камни, а мне приходилось перелезать через них, и через какое-то время я запыхался.

— Это потому что ты на седьмой руне? — с трудом догнав отца, спросил я. — Поэтому ты такой быстрый? А когда переходишь с руны на руну, сразу чувствуешь изменения? Или они через какое-то время появляются?

— Уже на первой руне ты устаешь гораздо меньше, — ответил он и посмотрел наверх. Впереди был крутой подъем с еле различимой тропинкой, усеянной мелкими камнями.

— А почему Эмануэль поселился так высоко?

— Чтобы люди не приходили ко мне по пустякам, — раздался знакомый голос. Жрец Мамира, к счастью, одетый, сидел на корточках на боковом уступе и разглядывал нас. — Чтобы они смотрели на гору и думали, что их беда не стоит того, чтобы ради нее ломать шею.

— Но все рунные люди легко могут подняться на любую гору.

— Так меня еще нужно найти.

— Мы тебя и вовсе не искали.

— Значит, ваша беда стоит того, чтобы сломать шею.

Отец кивнул жрецу:

— Приветствую тебя, Эмануэль. Ты ведь уже слышал о несчастье, случившемся с моим сыном?

— Несчастье? — жрец спрыгнул с уступа и оказался рядом с нами, тощий, длинный. Его ступни были босы, и я невольно поморщился, представив, каково ходить по этим камням без крепких башмаков.

— Да. Мой сын, как и положено в его возрасте, принес первую жертву, да не какую-нибудь, а раба, но не получил благодати. Ты можешь сказать, почему? От него отвернулись боги? На нем чье-то проклятье? Может, это наказание за мое прошлое?

Эмануэль подошел ко мне, схватил за подбородок, повертел мою голову в разные стороны и сказал:

— Не вижу никакого проклятья. Он не слепой, не глухой, не немой. Руки-ноги целы.

— Не шути со мной, жрец, — как обычно, мгновенно разъярился отец. — Почему у него нет благодати?

— А что сказали боги при его рождении?

— Он родился ночью. Была сильная гроза. В ясень, что стоит возле нашего дома, ударила молния, но не сожгла его. Прошлый жрец сказал, что это хороший знак, что сам Скирир ударил своим молотом, дабы отметить моего сына среди прочих.

— Почему ты думаешь, что я скажу что-то иное? Я служу тому же богу, а у него лишь один рот.

— Слушай, жрец, — отец не выдержал и схватил Эмануэля за грудки. — Мне до задницы, сколько ртов у твоего бога. Скажи, почему мой сын не получил благодати?

— Хорошо-хорошо, — пошел на попятный жрец. — Давай, я раскину руны и посмотрю, что они скажут.

— Сразу бы так, — проворчал отец и отпустил его. Уселся на ближайший валун, ссутулился, как старик. Я вновь почувствовал свою вину перед ним, ведь именно из-за меня он так переживает.

Эмануэль снял с пояса кожаный кошель, потряс им и сказал мне:

— Руны — это язык богов. У каждой руны — множество толкований, и не всегда простой смертный может прочесть его правильно. Мои руны вырезаны из костей морских и земных чудовищ, каждая — из своего зверя. Опусти руку в кошель и подожди. Ты должен вытащить самую теплую и самую холодную костяшку. Пощупай все, не торопись.

Я кивнул и запустил ладонь в мешочек. Внутри он оказался